Мф.28:1–20 / Рим.6:3–11

Великая суббота – самый длинный, самый удивительный, самый насыщенный день церковного года. На утрени Великой субботы совершается чин погребения Спасителя. Мы обносим вокруг храма тело нашего Господа, полагаем его, как во гробе, в середине храма. Тут же мы вспоминаем последнее деяние врагов Христовых. Они пришли к Пилату и сказали: «Господин! Мы вспомнили, что обманщик тот, еще будучи в живых, сказал: „после трех дней воскресну“. Итак, прикажи охранять гроб до третьего дня». Пилат повелел. «Они пошли, и поставили у гроба стражу, и приложили к камню печать».

На этом все кончается. Начинается Вечерня Великой субботы. Особенность этой службы – пятнадцать паремий, то есть избранных чтений из ветхозаветной истории. Медленно проходят картины сотворения мира, примеры Божьего промысла о человечестве, установление Ветхозаветной Пасхи, пророчества о грядущем Спасителе, примеры воскрешения мертвых пророками.

Вообще – удивительная вещь наше Богослужение. Перед нами – вся история мира. С нами здесь, реально присутствуют, как с Господом на Фаворе, – и чающие пришествия Христова пророки, и потерявшие Его Апостолы; здесь же и мы, уже знающие о Его воскресении. Все – «здесь», все – «ныне».

В древней церкви в Великую субботу крестили оглашенных, тех, кто весь пост готовился не только к празднику Воскресения Христова, но и к своему собственному воскресению во Христе. И вот, представим себе: кончаются паремии, звучит торжественное пение «Елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся», и входят только что крестившиеся. Они входят в белых одеждах. Что переживали остальные верные, когда Христос умер, и вдруг входят эти воскресшие? Как остро вспоминается здесь Евангелие от Матфея: «И вот, завеса в храме раздралась надвое, сверху донизу; и земля потряслась; и камни расселись; и гробы отверзлись; и многие тела усопших святых воскресли и, выйдя из гробов по воскресении Его, вошли во святый град и явились многим» (Мф. 27, 51–53).

И вся церковь слушает крещальный Апостол, который напоминает нам, насколько в святом крещении нити жизней христиан сплетаются в единый жгут и с жизнью Господа Иисуса Христа, и друг с другом: «Неужели не знаете, что все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились? Итак мы погреблись с Ним крещением в смерть, дабы, как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни. Ибо если мы соединены с Ним подобием смерти Его, то должны быть соединены и подобием воскресения».

После Апостола звучит прокимен: «Воскресни, Боже, суди земли, яко ты наследиши во всех языцех». Он звучит несколько раз, к нему поются четыре стиха, и в это время и священнослужители, и все в алтаре переоблачается из черных, постовых, – в белые одеяния. Это – переломный момент службы, и он совершается как бы в тайне. Еще продолжается пост. Мироносицы только отправились на гроб, чтобы с плачем помазать миром тело погребенного Иисуса. А между тем, в темноте ночи, невидимо ни для кого, «сделалось великое землетрясение; ибо Ангел Господень, сошедший с небес, приступив, отвалил камень от двери гроба и сидел на нем». Уже охранявшие гроб воины от ужаса «стали как мертвые», но мироносицы только еще идут туда. В храме уже звучит воскресное Евангелие, по Матфею, в том числе и слова Христовы, что дана Ему «всякая власть на небе и на земле». Но это еще только «Ангели поют на небеси» воскресение Христово. А мы вместе с мироносицами все еще идем ко гробу, и пост еще продолжается.

Великая суббота, это – удивительное время, когда уже совершилось, но еще не открылось. Вечерня и должна бы совершаться вечером, за несколько часов до утрени Светлого Христова воскресения. Но у нас, в силу традиции, она совершается или ранним утром в субботу, или даже в ночь с пятницы на субботу. Весь этот день люди идут в храмы освящать пасхальную трапезу. Вся суббота как бы превращается в один долгий вечер. Солнце этой субботы, словно останавливается, как во времена Иисуса Навина, но не посреди неба, а перед восходом, и всходит уже только в день Воскресения. И весь этот день как бы озарен тихим предрассветным светом все никак не могущего взойти солнца. И все это время «Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небеси»… Мироносицы все идут, и идут ко святому Гробу. У нас же в сердцах не смолкает: «…и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити»! Аминь.

Бывает, что после долгой, мучительной болезни умирает человек; и гроб его стоит в церкви, и, взирая на него, мы проникаемся таким чувством покоя и радости: прошли мучительные дни, прошло страдание, прошел предсмертный ужас, прошло постепенное удаление от ближних, когда час за часом человек чувствует, что он уходит и что остаются за ним на земле любимые.

А в смерти Христовой прошло и еще самое страшное – то мгновение Богооставленности, которое заставило Его в ужасе воскликнуть: Боже Мой, Боже Мой, зачем Ты Меня оставил?..

Бывает, стоим мы у постели только что умершего человека, и в комнате чувствуется, будто воцарился уже не земной мир – мир вечный, тот мир, о котором Христос сказал, что Он оставляет Свой мир, такой мир, какого земля не дает...

И так мы стоим у гроба Господня. Прошли страшные страстные дни и часы; плотью, которой страдал Христос, Он теперь почил; душою, сияющей славой Божества, Он сошел во ад и тьму его рассеял, и положил конец той страшной богооставленности, которую смерть представляла собой до Его сошествия в ее недра. Действительно, мы находимся в тишине преблагословенной субботы, когда Господь почил от трудов Своих.

И вся Вселенная в трепете: ад погиб; мертвый – ни един во гробе; отделенность, безнадежная отделенность от Бога побеждена тем, что Сам Бог пришел в место последнего отлучения. Ангелы поклоняются Богу, восторжествовавшему над всем, что земля создала страшного: над грехом, над злом, над смертью, над разлукой с Богом...

И вот мы трепетно будем ждать того мгновения, когда сегодня ночью и до нас дойдет эта победоносная весть, когда мы услышим на земле то, что в преисподней гремело, то, что в небеса пожаром поднялось, услышим это мы и увидим сияние Воскресшего Христа...

Вот почему так тиха литургия этой Великой Субботы и почему, еще до того как мы воспоем, в свою очередь, “Христос воскресе”, мы читаем Евангелие о Воскресении Христовом. Он одержал Свою победу, все сделано: остается только нам лицезреть чудо и вместе со всей тварью войти в это торжество, в эту радость, в это преображение мира... Слава Богу!

Слава Богу за Крест; слава Богу за смерть Христа, за Богооставленность Его; слава Богу за то, что смерть уже не конец, а только сон, успение... Слава Богу за то, что нет больше преград ни между людьми, ни между нами и Богом! Его Крестом, Его любовью, Его смертью, сошествием во ад и Воскресением и Вознесением, которого мы будем ждать с такой надеждой и радостью, и даром Святого Духа, Который живет и дышит в Церкви, все совершено – остается нам только принять то, что дано, и жить тем, что нам от Бога даровано! Аминь.

В этот день, когда Господь Иисус Христос был распят, и на утрени, и на царских часах, и на вечерне, – читаются в разном порядке Евангелия о Его Страстях. Все время перед нами крест и люди вокруг креста.Когда-тоСимеон Богоприимец взял на руки младенца Иисуса и сказал: «се, лежит сей на падение и на восстание многих в Израиле» (Лк.2, 34). А из чего вообще состоит жизнь, как не из падений и восстаний? А перед Крестом – особенно. Ученики, уже делившие главные места в Царствии, в страхе бегут, оставив схваченного Царя. Палачи делят Его одежды. А те, кто были до сих пор в тени, «страха ради иудейска», вдруг разгибаются, сбрасывая страх, и дерзают идти к Пилату просить для погребения тело казненного. Сотник, который, может быть, сам вбивал гвозди в руки и ноги Иисуса, вдруг увидел, как Иисус на кресте «возгласив, испустил дух». Это так его поразило, что он «сказал: истинно Человек сей был Сын Божий».

Вот, рядом с Единым Безгрешным два разбойника, распятые за свои преступления. Все трое в смертных муках. Но сердце одного от этого еще более окаменевает. Ему еще тяжелее оттого, что рядом бредит этот сумасшедший, со своими претензиями на царское достоинство. И он присоединяется к злобной толпе, стоящей перед крестом: «Если Ты Христос, спаси себя и нас»! А сердце другого, наоборот, – как бы отогревается. Только что единодушный со своим собратом (Мф.27, 44), он вдруг осознает и справедливость своей казни, и глубочайшую несправедливость казни Иисуса, и даже начинает увещевать своего товарища: «Или ты не боишься Бога, когда и сам осужден на то же? И мы осуждены справедливо, потому что достойное по делам нашим приняли; а Он ничего худого не сделал». И – сквозь предсмертные страдания он находит силы сказать Иисусу: «Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое!» Что это? Истинное прозрение? Или – сострадательное утешение «ненормального», который возомнил себя царем, а сам и с креста сойти не может? Но и в том, и в другом случае он достоин услышать: «Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю».

Рассказывают, что однажды один священник в Великую пятницу во время выноса Плащаницы сказал такую короткую и исчерпывающую проповедь: «Братия! Будем плакать»! Но – как плакать? Конечно, не так, как иерусалимские женщины, которые просто сочувствовали страданиям молодого красивого человека. Не можем мы уподобиться и Апостолам, «плачущим и рыдающим». Потому что мы не можем даже представить себе того горя, в котором они пребывали до самого воскресения Христова.

Но все мы и можем, и должны плакать, как плакал будущий Апостол Петр. Он обещал Иисусу верность до смерти (Мф.26, 35), и вдруг – троекратно с клятвой отрекся! Он даже не сразу понял, что сделал. Лишь когда пропел петух, он пришел в себя, «и вышед вон, плакал горько». Или как пишет Марк: «и начал плакать». Начал. А когда перестал? Говорят, всю жизнь плакал, слыша пение петуха.

И мы, спустя две тысячи лет, плачем. И сколько приходится выслушивать историй, подобных Петровой! Одна женщина рассказывала, как во времена, не столь отдаленные, на собрании, ее спросили: «Ну разве может нормальный человек верить в Бога»? – Она поспешно согласилась. А потом пришла домой, и стала читать очередное Евангелие, по календарю. И как раз попалось ей отречение Петра. И как раз, – а она совсем забыла об этом, – была страстная пятница. И как же она «начала плакать»! Поистине, как тогда на Петра, «Господь, обратившись, взглянул» и на нее.

Об отречении Петра пишут все четыре Евангелиста. И конечно, каждый из них плакал, выводя эти слова. Потому что хотя и не случилось самим вот так отречься, но каждый чувствовал, что и с ним могло случиться подобное. Наверняка плакал и сам Иоанн Богослов, хотя он один из всех был и во дворе, и потом – у самого креста. «Ну и что же, – наверное, думал он, – просто я „был знаком первосвященнику“, а никакой тут заслуги моей нет».

О тех, кто твердо стоит и не падает, одно можно с уверенностью сказать: сколько же в них должно быть смирения и сочувствия к падшим! Ведь давно уже замечено, что «погибели предшествует гордость, а падению – надменность» (Притч.16 18), и что «пред падением возносится сердце человека, а смирение предшествует славе» (Притч.18 13).

Особенно перед Крестом.

Лк.22:1–39/ 1Кор.11:23–32 / Мф.26:1–20/ Ин.13:3–17/ Мф.26:21–39/  Лк.22:43–45

Мф.26:40–27:2

Сегодня – день, когда Господь во время празднования Ветхозаветной пасхи установил таинство Пасхи Новозаветной, таинство Евхаристии, таинство его Тела и Крови.

Незадолго до этого над Господом, еще живым, был совершен, словно над уже усопшим, обряд приготовления к погребению. Это сделала Мария, сестра Марфы, возлив на Него миро. Это было настолько важно, что Господь сказал, и все четыре Евангелиста приводят его слова: «Истинно говорю вам: где ни будет проповедано Евангелие сие в целом мире, сказано будет в память ее и о том, что она сделала».

А на самой пасхальной вечери Господь, первым делом «взяв полотенце, препоясался; потом влил воды в умывальницу, и» стал делать нечто немыслимое и невозможное в любом сообществе, где есть учитель и ученики. Он «начал умывать ноги ученикам и отирать полотенцем, которым был препоясан». Очевидно, сначала Он подошел к Петру. Петр был готов на все для Учителя. Он с радостью сам бы омыл Ему ноги. Но когда Сам Иисус для этого приступил к нему, он ужаснулся: «Господи! Тебе ли умывать мои ноги»? «Не умоешь ног моих вовек»! И тут Господь и Петру, и вообще всем желающим быть с Ним поставил одно непременное условие: «Если не умою тебя, не имеешь части со Мною». Если не примешь Моего рабского служения тебе, ты Мне чужой!

Петр из этого понял только одно: не иметь части с любимым Господом и Учителем – погибель. И если уж таково условие, то – «Господи! не только ноги мои, но и руки и голову».

А дальше пришло время вспомнить и другие, еще ранее сказанные Господом, еще более непонятные и страшные слова: «Истинно, истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить крови Его, то не будете иметь в себе жизни. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную; и Я воскрешу его в последний день» (Ин. 6, 53–54). И вот теперь Господь, «взяв хлеб и благословив преломил и, раздавая ученикам, сказал: приимите, ядите: сие есть Тело Мое. И взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все; ибо сие есть Кровь Моя нового завета, за многих изливаемая во оставление грехов». А поскольку это сказал Тот же, Кто единым словом вызвал из небытия весь мир, то – можем ли мы сомневаться, что хлеб и вино тут же сделались Его истинными Телом и Кровью? А чтобы это продолжалось вовек, Господь постановил: «сие творите в мое воспоминание».

Вот оно – главное таинство церкви: мы все вместе, Христос посреди нас и питает нас Своими Телом и Кровью! И это еще страшнее, чем принять умовение ног.

Когда мы приступаем к этому таинству, – что здесь: неслыханная дерзость или сверхъестественное смирение? Чтобы было второе, а не первое, Апостол предостерегает: «Кто будет есть Хлеб сей или пить Чашу сию Господню недостойно, виновен будет против Тела и Крови Господней. Да испытывает же себя человек, и таким образом пусть ест от Хлеба сего и пьет из Чаши сей. Ибо, кто ест и пьет недостойно, тот ест и пьет осуждение себе, не рассуждая о Теле Господнем».

Но при всем этом не отгоняет нас Апостол от Чаши, не говорит «не приступайте», мол, все равно нет у вас сверхъестественного смирения, а значит, – будет неслыханная дерзость. Приступайте. Но только будьте готовы ко всему: и к исцелению, и к усилению болезни, и к радости, и к скорби. И к самой смерти. И к тому, что будут укорять: вот, часто причащается, святой нашелся!

А приступив, нельзя оглядываться назад, мол, а вдруг я причастился недостойно? Смотреть надо все время вперед. И приступая, молимся: «да не в суд или во осуждение будет мне причащение пречистых Твоих таин» (Молитва перед причащением). И приступив, тоже – вперед: «и сподоби мя до последнего издыхания, неосужденно приимати пречистых Таин освящение» (Благодарственная молитва). И если вдруг за недостоинство все же постигнет нас нечто, то ведь для того мы только и «наказываемся от Господа, чтобы не быть осужденными с миром».

1980 г. Антоний, митрополит Су́рожский Проповеди

Вечером или поздней ночью в Страстной четверг читается рассказ о последней встрече Господа Иисуса Христа со Своими учениками вокруг пасхального стола и о страшной ночи, одиноко проведенной Им в Гефсиманском саду в ожидании смерти, рассказ о Его распятии и о Его смерти...

Перед нами проходит картина того, что произошло со Спасителем по любви к нам; Он мог бы всего этого избежать, если бы только отступить, если бы только Себя захотеть спасти и не довершить того дела, ради которого Он пришел!.. Разумеется, тогда Он не был бы Тем, Кем Он на самом деле был; Он не был бы воплощенной Божественной любовью, Он не был бы Спасителем нашим; но какой ценой обходится любовь!

Христос проводит одну страшную ночь лицом к лицу с приходящей смертью; и Он борется с этой смертью, которая идет на Него неумолимо, как борется человек перед смертью. Но обыкновенно человек просто беззащитно умирает; здесь происходило нечто более трагичное.

Своим ученикам Христос до этого сказал: Никто жизни у Меня не берет – Я ее свободно отдаю... И вот Он свободно, но с каким ужасом отдавал ее... Первый раз Он молился Отцу: Отче! Если Меня может это миновать – да минет!.. и боролся. И второй раз Он молился: Отче! Если не может миновать Меня эта чаша – пусть будет... И только в третий раз, после новой борьбы, Он мог сказать: Да будет воля Твоя...

Мы должны в это вдуматься: нам всегда – или часто – кажется, что легко было Ему отдать Свою жизнь, будучи Богом, ставшим человеком: но умирает-то Он, Спаситель наш, Христос, как Человек: не Божеством Своим бессмертным, а человеческим Своим, живым, подлинно человеческим телом...

И потом мы видим распятие: как Его убивали медленной смертью и как Он, без одного слова упрека, отдался на муку. Единственные слова, обращенные Им к Отцу о мучителях, были: Отче, прости им – они не знают, что творят...

Вот чему мы должны научиться: перед лицом гонения, перед лицом унижения, перед лицом обид – перед тысячей вещей, которые далеко-далеко отстоят от самой мысли о смерти, мы должны посмотреть на человека, который нас обижает, унижает, хочет уничтожить, и повернуться душой к Богу и сказать: Отче, прости им: они не знают, что делают, они не понимают смысла вещей...

Ин.12:17–50  , Мф.26:6–16

В среду Господь сказал ученикам: «Вы знаете, что чрез два дня будет Пасха, и Сын Человеческий предан будет на распятие» (Мф. 26, 2).

Этими словами были развязаны силы зла. Тут же «собрались первосвященники и книжники и старейшины народа во двор первосвященника, по имени Каиафы, и положили в совете взять Иисуса хитростью и убить» (Мф. 26, 3–4). Тут же и предатель, Иуда Искариот, наконец, решился: «пошел к первосвященникам и сказал: «что вы дадите мне, и я вам предам Его? Они предложили ему тридцать сребреников; и с того времени он искал удобного случая предать Его».

О поступке Иуды есть разные суждения. Некоторые даже считают, что он был самым верным учеником. Чтобы совершилось дело нашего спасения, кто-то должен был предать. Иуда, мол, сознательно взял на себя эту черную, но необходимую работу. Но все гораздо проще. Священное писание прямо говорит о Иуде, что он был обыкновенный «вор». Богослужебное предание тоже воспринимает Иуду как одержимого страстью сребролюбия: «Егда славные ученицы на умовении вечери просвещахуся, тогда Иуда злочестивый, сребролюбием недуговав, омрачашеся, и беззаконным судиям Тебе, праведнаго судию, предает».

Эта страсть Иуды испытала особенное потрясение, когда на вечери в доме Симона прокаженного к Иисусу подошла Мария с «сосудом мира драгоценного, и возливала Ему, возлежащему, на голову». Иуда от всего сердца возмутился: «Для чего бы не продать это миро за триста динариев и не раздать нищим»?! А Иоанн Богослов тут-то и объясняет нам истинные причины этого «благородного возмущения»: «Сказал же он это не потому, чтобы заботился о нищих, но потому что был вор. Он имел при себе денежный ящик», и ему, очевидно, не давало покоя то, «что туда опускали» (Ин. 12, 6).

Наверное, воображение Иуды настолько было захвачено этими, столь близкими и ускользнувшими деньгами, что он теперь любой ценой хотел вернуть их. А тут еще и Сам Иисус говорит, что Ему надлежит быть предану и убиту, и даже – что Он уже приготовлен к погребению! Вот возможность сделать сразу два полезных дела: и – ускорить исторический процесс, и – заработать на этом. Некоторые философы так и учат: «падающего – подтолкни»!

Но для чего же Господь приблизил к Себе Иуду? Конечно же, чтобы исцелить его. Исцелить всем тем, что сделал для него, что дал ему увидеть и услышать. Но свободную волю, упорно направленную к злу, даже Бог не может преодолеть. Если человек стал рабом страсти, то она постепенно выжигает в нем все остатки добра. Увидев казнь Учителя, Иуда испытывает раскаяние (Мф. 27, 3–6). Он хочет расторгнуть сделку и тем самым снять с себя вину. Он протягивает деньги и говорит: «Согрешил я, предав кровь невинную». Но старейшины отказываются брать: «Что нам до того? Смотри сам». Ну что же, вот и повод. И раскаялся, и деньги возвращать не надо. Но голос совести продолжает говорить: «Брось эти кровавые деньги». Тогда Иуда бросает «сребреники в храме». Но вот этого он уже не выдержал. Нельзя, как говорится, наступать на горло собственной песне. Именно после этого, невыносимого для него деяния, он «пошел и удавился». Есть поговорка: он, дескать, и за копейку удавится, такой человек!

Иные же считают, что Иуда по-настоящему раскаялся, но, в отличие от Петра, впал в отчаяние, решив, что ему не будет прощения. Это предположение возвышает образ Иуды, потому что отчаяние не столь презренная страсть, как сребролюбие. Отчаяние все же говорит о глубине осознания своего падения, что не может не вызвать сочувствия. Но, во-первых, имеем ли мы право искать оправдания или смягчения вины, если Сам всемилостивый Господь уже произнес приговор? Какое, например, мы имеем право защищать человеческий род, который Бог погубил всемирным потопом? Или – те народы, Которые Он потом повелевал уничтожать до одного человека (Втор.7 2)? Так и о грехе Иуды Господь сказал: «Сын Человеческий идет, как писано о Нем; но горе тому человеку, которым Сын Человеческий предается: лучше было бы этому человеку не родиться» (Мф. 26, 24). И святая церковь из года в год в эти страстные дни, с ужасом указывая на Иуду, повторяет и повторяет всем, прилепившимся к земному: «Виждь, имений рачителю, сих ради удавление употребивша»! Смотри, все силы кладущий на приобретение, умножение и украшение имений: вот, из-за всего этого человек удавился. Вот куда ведет и твоя ненасытность. Но ты «бежи несытыя души, Учителю таковая дерзнувшия. Иже о всех благий, Господи, слава Тебе!»

Мы уже подходим к самим Страстям Господним, и из всего, что мы слышали, так ясно делается, что Господь может все простить, все очистить, все исцелить и что между нами и Ним могут стоять две только преграды. Одна преграда – это внутреннее отречение от Него, это поворот от Него прочь, это потеря веры в Его любовь, это потеря надежды на Него, это страх, что на нас у Бога может не хватить любви...

Петр отрекся от Христа; Иуда Его предал. Оба могли бы разделить ту же судьбу: либо оба спастись, либо оба погибнуть. Но Петр чудом сохранил уверенность, что Господь, ведающий наши сердца, знает, что, несмотря на его отречение, на малодушие, на страх, на клятвы, у него сохранилась к Нему любовь – любовь, которая теперь раздирала его душу болью и стыдом, но любовь.

Иуда предал Христа, и когда он увидел результат своего действия, то потерял всякую надежду; ему показалось, что Бог его уже простить не может, что Христос от него отвернется так, как он сам отвернулся от своего Спасителя; и он ушел...

Часто нам думается, что он ушел в вечную погибель; и от этого у нас – может быть, недостаточно – содрогается сердце и ужасается: неужели он мог погибнуть? К Петру пришли другие ученики, они его взяли с собой, несмотря на его измену; Иуда среди них был какой-то чужой, нелюбимый, непонятный; к нему, после его измены, никто не пошел. Если измена Иудина случилась бы после Воскресения Христова, после того, как ученики получили дар Святого Духа, думается, что они не оставили бы его погибнуть в этом страшном одиночестве, не только без Бога, но и без людей. Христос не оставляет никого... И как бы ни страшно было думать об Иуде, о том, что его слово погубило Бога, пришедшего на землю, однако где-то должна в нас теплиться надежда, что бездонная премудрость Божия и безграничная, крестная, кровная Его любовь и его не оставит...

Не будем произносить и над ним последнего, страшного суда – ни над кем. Как-то, много лет тому назад, светлый русский богослов Владимир Николаевич Лосский, говоря о спасении и погибели, закончил свое слово надеждой; говоря уже не об Иуде, не о Петре, ни о ком из нас, он сказал о сатане и о споспешествующих ему аггелах, что мы должны помнить, что на земле, в борьбе за спасение или за погибель человека, Христос и сатана непримиримые противники; но что в каком-то другом плане и сатана, и темные, падшие духи являются тварью Божией, и Бог Свою тварь не забывает...

И мы сегодня видим и другой образ. Я только что говорил, что нас может отделить от Бога наше, и только наше отречение от Него и бегство от Него, невера в Его любовь, в Его верность. Но есть другое, что нас может отделить от Бога; об этом мы слышали постоянно в эти дни: это ложь и лицемерие. Это ложь людей, которые не хотят на себя посмотреть, не хотят себя видеть, какие они есть, которые хотят обмануть себя, обмануть Бога, обмануть других и прожить в мире иллюзий, в мире нереальности, в котором им на время спокойно, безопасно; это нас тоже может отделить от Бога...

Одного подвижника раз спросили, как может он жить с такой радостью в душе, с такой надеждой, когда он себя знает грешником? И он ответил: Когда я предстану перед Богом, Он меня спросит: Умел ли ты Меня любить всей душой твоей, всем помышлением, всей крепостью твоей, всей жизнью?.. И я отвечу: Нет, Господи!.. И Он меня спросит: Но поучался ли ты тому, что тебя могло спасти, читал ли ты Мое слово, слушал ли ты наставления святых? И я Ему отвечу: Нет, Господи!.. И Он тогда меня спросит: Но старался ли ты хоть сколько-то прожить достойно своего хотя бы человеческого звания?.. И я отвечу: Нет, Господи! И тогда Господь с жалостью посмотрит на мое скорбное лицо, заглянет в сокрушенность моего сердца и скажет: В одном ты был хорош – ты остался правдив до конца; войди в покой Мой!..

Сегодня утром мы читали о том, как блудница приблизилась ко Христу: не покаявшаяся, не изменившая свою жизнь, а только пораженная дивной, Божественной красотой Спасителя; мы видели, как она прильнула к Его ногам, как она плакала над собой, изуродованной грехом, и над Ним, таким прекрасным в мире таком страшном. Она не каялась, она не просила прощения, она ничего не обещала, – но Христос, за то, что в ней оказалась такая чуткость к святыне, такая способность любить, любить до слез, любить до разрыва сердечного, объявил ей прощение грехов за то, что она возлюбила много... И когда Петр был Им прощен, он тоже сумел Его много любить, может быть, больше многих праведных, которые никогда не отходили от Спасителя, потому что ему было прощено так много...

Скажу снова: мы не успеем покаяться, мы не успеем изменить свою жизнь до того, как мы встретимся сегодня вечером и завтра, в эти наступающие дни, со Страстями Господними. Но приблизимся ко Христу как блудница, как Мария Магдалина: со всем нашим грехом, и вместе с тем отозвавшись всей душой, всей силой, всей немощью на святыню Господню, поверим в Его сострадание, в Его любовь, поверим в Его веру в нас, и станем надеяться такой надеждой, которая ничем не может быть сокрушена, потому что Бог верен и Его обетование нам ясно: Он пришел не судить мир, а спасти мир... Придем же к Нему, грешники, во спасение, и Он помилует и спасет нас. Аминь.

2 апреля 1980 г.

Сейчас мы будем совершать Таинство Елеопомазания больных.

Установлено это Таинство было еще в апостоль-ские времена, но на Страстной неделе оно стало совершаться со времени Крымской войны, в осажденном Севастополе. Болезнь, насильственная смерть грозили каждому, и архиерей города повелел всем – что я говорю: просил, чтобы каждый приготовился к смерти и к тому, чтобы предстать перед Богом очищенным от всякой скверны. Каждый каялся в своих грехах перед лицом угрожавшей или даже верной смерти; и затем каждый помазывался во исцеление души и, следовательно, тела от болезни, от хрупкости, от голодной слабости.

Нам не угрожает, поскольку мы знаем, насильственная смерть; но все мы стоим перед лицом собственной смертности. Смерть придет на каждого из нас, болезнь поражает каждого из нас в его время. И есть болезнь тела, но есть также в постепенном умирании человека нечто, что относится к его духу: злопамятность, ненависть, горечь, страх, зависть, ревность – все чувства, которые направлены против нашего ближнего. А также чувства – или бесчувствие, – которые отчуждают нас от Бога, разрушают нас в душе и в теле так же верно, как болезнь.

И вот сейчас, когда мы будем стоять перед Богом, слушая призыв Апостолов о том, чтобы нам покаяться, слушая Евангелие, провозглашающее о прощении и об исцеляющей силе Божией, будем, каждый из нас, помнить о нашей смертности, о нашей хрупкости, о том, что мы изо дня в день стоим перед судом нашей души и нашей совести и так мало слышим его; о том, что каждый из нас в какой-то день встанет перед Богом и увидит, что полжизни, а то и большую ее часть он потратил напрасно: потому что единственный плод жизни – это любовь, благодарность, поклонение Богу, стяжание Духа Святого.

Покаемся же, то есть обернемся от смерти к жизни, от самих себя к Богу, от потемок и мрака – к чистому свету Христову. И затем, со всей искренностью принеся Богу в течение этой службы сердце сокрушенное, дух кающийся, приняв решение не допустить, чтобы Христовы жизнь и смерть оказались для нас напрасными, примем помазание святым Елеем во исцеление души и тела, елеем радования, елеем, который восстанавливает силу, который приготавливает нас на борьбу со всяким злом, духовным и прочим, приготавливает нас стать воинами Христа.

Встанем же сейчас перед Богом в обнаженности правды, в обнаженности души, которая не ищет скрыться и защититься от своей совести, и получим исцеление. Исцеление души и, в той мере, в какой это полезно для нас, исцеление тела: потому что мы призваны быть сильными силой Господней, но мы также призваны, таинственным и иногда пугающим нас образом, нести в нашем теле смерть Христову, нести в нашем теле раны Христовы, чтобы восполнить в наших телах недостающее страстям Христовым.

Станем же чистыми духом и душой, так, чтобы всякая душевная боль или страдание или всякое страдание тела были плодом не смерти в нас, но нашего единства со Христом, и блаженны мы, что будем в эти дни призваны разделить с ним Его страсти...

Ныне народ, священники и власти Иудейские в последний раз слышат слово Господа в храме. И оно было всеобъятно; оно обнимало все прошедшее, настоящее и будущее. Вопросом об Иоанне Господь дает уразуметь, что Он истинный Мессия; притчею о двух сынах внушает, что иудеи будут отвергнуты и на место их призваны язычники; притчею о виноградарях сказывает им, что отверженных ожидает погибель; притчею о браке сына царева учит, что и из пришедших к Нему не все будут достойны, и окажутся такие, которых праведно будет извергнуть вон во тьму кромешнюю; ответами на вопросы о дани кесарю и о первой заповеди, равно как обличительною речью определяет характеристические черты спасительной жизни; наконец, особо ученикам предсказывает горе Иерусалиму и открывает тайну второго Своего пришествия. 

Достаточно было только выслушать все это со вниманием, чтоб увериться, что Он есть истинный Спас миру – Христос, и покориться Его заповедям и учению. И до сих пор прочитывание глав Евангелия о всем бывшем в этот день есть самое действенное средство к тому, чтобы оживлять веру в Господа, и, восставляя в христианине сознание, чем он должен быть и чего ждать, возгревать ревность и являть себя исповедующим Господа не языком только, но и делом.

Великий Вторник. О свойствах прельстителей

1965 г. Митр. Сурожский Антоний

Тема о суде Божием. Если вы прочтете евангельские отрывки, которые положены на сегодня, то увидите, что тема суда проходит через них красной нитью; и она ставит перед нами вопрос: каковы мы?.. Чем мы кажемся, чем мы на самом деле не являемся? В чем наша лжеправедность, в чем наше ложное бытие перед лицом подлинного?

По-гречески суд называется “кризис”: мы сейчас – и в течение всей истории – находимся в состоянии кризиса, то есть суда истории, то есть, в конечном итоге, суда Божиих путей над нами.

Каждая эпоха – время крушений и обновлений; и вот все кажущееся – погибнет, все ложное – погибнет. Устоит только целостное, устоит только истинное, устоит только то, что на самом деле есть, а не то, что будто бы существует.

Каждый из нас чем-то кажется: и в хорошем, и в плохом смысле; и все то, что кажется, рано или поздно будет смыто и разнесено: Божиим судом, человеческим судом, грядущей смертью, жизнью. И мы должны, если мы хотим вступить в эти дни страстных переживаний, раньше всего подумать: чем мы являемся на самом деле? – и только настоящими встав перед судом своей совести и Бога, вступить в последующие дни: иначе мы осуждены...

Антоний, митрополит Су́рожский. Проповеди

Вербное Воскресенье – 1974 г.

Праздники бывают разные. Сейчас мы встречаем праздник Входа Господня в Иерусалим; это один из самых трагических праздников церковного года. Казалось бы – все в нем торжество: Христос вступает в Святой Град; встречают Его ликующие толпы народа, готовые из Него сделать своего политического вождя, ожидающие от Него победы над врагом; разве здесь есть что-то трагическое?

Увы, есть! Потому что все это торжество, все это ликование, все эти надежды построены на недоразумении, на непонимании, и та же самая толпа, которая сегодня кричит: “Осанна Сыну Давидову!”, то есть, “Красуйся, Сын Давидов, Царь Израилев”, в несколько дней повернется к Нему враждебным, ненавидящим лицом и будет требовать Его распятия.

Что же случилось? Народ Израилев от Него ожидал, что, вступая в Иерусалим, Он возьмет в Свои руки власть земную; что Он станет ожидаемым Мессией, Который освободит Израильский народ от врагов, что кончена будет оккупация, что побеждены будут противники, отомщено будем всем.

А вместо этого Христос вступает в Священный Град тихо, восходя к Своей смерти... Народные вожди, которые надеялись на Него, поворачивают весь народ против Него; Он их во всем разочаровал: Он – не ожидаемый, Он не тот, на которого надеялись. И Христос идет к смерти...

Но что же остается одним, и что завещает нам Христос Своей смертью?

В течение именно этих дней, говоря народу о том, какова будет их судьба, когда они пройдут мимо Него, не узнав Его, не последовав за Ним, Спаситель Христос говорит: Се, оставляется дом ваш пуст; отныне пуст ваш храм; пуст ваш народный дом; опустела душа; опустели надежды; все превратилось в пустыню...

Потому что единственное, что может превратить человеческую пустыню в цветущий сад, единственное, что может дать жизнь тому, что иначе – пепел, единственное, что может сделать человеческое общество полноценным, единственное, что может помочь человеческой жизни стремиться полноводной рекой к своей цели, – это присутствие Живого Бога, дающего вечное содержание всему временному: Того Бога, Который настолько велик, что перед Ним нет ни великого, ни малого, а в каком-то смысле все так значительно – как перед любовью: самые мелкие, незаметные слова так дороги и значительны, а большие события иногда так ничтожны в таинстве любви.

Оставляется вам дом ваш пуст... Народ искал земной свободы, земной победы, земной власти; его вожди хотели именно властвовать и побеждать. И что осталось от этого поколения? Что осталось от Римской империи? Что вообще осталось от всех тех, которые имели в руках власть и думали, что никогда она не отнимется у них? – Ничто. Порой – могилы; чаще – чистое поле...

А Христос? Христос никакой силы, никакой власти не проявил. Перед лицом непонимающих Его Он так непонятен: Он все мог, Он мог эту толпу, которая Его так восторженно встречала, собрать воедино, из нее сделать силу, получить политическую власть. Он от этого отказался. Он остался бессильным, беспомощным, уязвимым, кончил, как будто побежденным, на кресте, после позорной смерти, среди насмешек тех, могилы которых теперь не сыскать, кости которых, пепел которых давно рассеяны ветром пустыни...

А нам завещал Христос жизнь; Он нас научил тому, что, кроме любви, кроме готовности в своем ближнем видеть самое драгоценное, что есть на земле, – нет ничего. Он нас научил тому, что человеческое достоинство так велико, что Бог может стать Человеком, не унизив Себя. Он нас научил тому, что нет ничтожных людей, тому, что страдание не может разбить человека, если только он умеет любить. Христос научил нас тому, что в ответ на опустошенность жизни можно ответить, отозвавшись только мольбой к Богу: Приди, Господи, и приди скоро!..

Только Бог может Собой заполнить те глубины человеческие, которые зияют пустотой и которых ничем не заполнишь. Только Бог может создать гармонию в человеческом обществе; только Бог может превратить страшную пустыню жизни в цветущий сад.

И вот сегодня, вспоминая вход Господень в Иерусалим, как страшно видеть, что целый народ встречал Живого Бога, пришедшего только с вестью о любви до конца – и отвернулся от Него, потому что не до любви было, потому что не любви они искали, потому что страшно было так любить, как заповедал Христос, – до готовности жить для любви и умереть от любви. Они предпочли, они хотели, жаждали земного. Осталась пустыня, пустота, ничто...

А те немногие, которые услышали голос Спасителя, которые выбрали любовь и уничиженность, которые захотели любить ценой своей жизни и ценой своей смерти, те получили, по неложному обещанию Христа, жизнь, жизнь с избытком, победную, торжествующую жизнь... Это – праздник, который мы сейчас вспоминаем, который мы сейчас празднуем; это день страшнейшего недоразумения: одним оставляется дом их пуст, другие входят в дом Божий и становятся сами храмом Святого Духа, домом Жизни. Аминь.

Вербное Воскресенье

Мы вступаем сегодня в тяжелые дни: в дни, когда мы вспоминаем Страсти Христовы, в дни, когда и нам будет нелегко приходить в храм выносить долгие службы, молиться. Многие поставят перед собой вопрос: А стоит ли ходить, когда тело так устало, когда мысли разлетаются, когда нет внутренней собранности и настоящего участия в том, что происходит?..

Вспомните тогда то, что было в дни Страстей Господних: сколько было народа, и добрых и страшных людей, которые много бы дали, чтобы вырваться из ужаса и из истомленности этих дней. Те, которые были близки ко Христу, – как у них разрывалось сердце, как истощались последние силы, телесные и душевные, в течение этих немногих страшных дней... И как сотни, вероятно, народа хотели бы вырваться из этой недели, быть свободными от того, что происходило: от гнева, от страха, от ужаса...

И жизнь никуда не давала уйти; никуда не могла отойти от страстей Господних Пречистая Дева Богородица; никуда не могли укрыться от своего ужаса ученики Христовы, даже в те минуты, когда страх побеждал и они старались спрятаться от гнева народного.

Никуда не могли уйти, забыть происходящее Никодим, Иосиф Аримафейский, тайные ученики Христовы, верные женщины -мироносицы. Уйти было некуда, потому что ужас обитал в их сердцах, потому что ужас охватывал их извне и изнутри. И так же некуда было уйти от этого тем, которые с ненавистью, упорно, злобно добивались Христова убийства.

И вот, когда вспоминаешь это, – разве не найдешь себе места в храме в течение этих страстных дней? И у них мешались мысли, и у них холодело сердце, и у них истощались силы; но они жили этим событием. И то, что будет происходить на этих днях, это не мертвое воспоминание о когда-то прошедшем; это событие, которое находится в сердце наших дней, на нем зиждется жизнь нашего мира и наша жизнь.

Поэтому, что бы вы ни переживали, как бы мало вы – мы – ни переживали, будем ходить на эти службы, погружаться в то, что они нам предъявляют. Не будем стараться из себя насильственно выжать какие-то чувства: довольно посмотреть; довольно послушать; и самые события – потому что это события, а не воспоминание – пусть нас ломают телом и душой. И тогда, когда, не вспоминая себя, а думая о Христе, о том, что происходит на самом деле в эти дни, мы достигнем и той великой субботы, когда Христос упокоился во гробе, – и на нас найдет покой. И когда ночью мы услышим весть о Воскресении, тогда мы тоже сможем вдруг ожить от этого страшного оцепенения, от этой страшной смерти Христовой, умирания Христова, которому мы хоть сколько-то приобщимся в течение страстных дней. Аминь.